3. ГЕНЕРАЛ РАДОЛА ГАЙДА И «АНАБАЗИС» ЧЕХОСЛОВАЦКОГО ЛЕГИОНА

а) «Анабазис Кира» – сочинение Ксенофонта;  б) продвижение  армии  по чужой территории

Генерал Гайда в Екатеринбурге.

(глава из книги Николая Волынского "Наследство последнего императора" том 2)

 3. ГЕНЕРАЛ РАДОЛА ГАЙДА  И  «АНАБАЗИС»[1] ЧЕХОСЛОВАЦКОГО    

 ЛЕГИОНА

 

УТРОМ, в  семь часов, Пинчуков начистил  асидолом пуговицы мундира и ушел, сверкая грудью, в  комендатуру  выяснять насчет дальнейшей службы.

А  Чемодуров и Волков проспали до полудня. Не торопясь, пообедали, снова часик поспали, потом попили чаю с блинами и медом и решили пройтись по городу. Блаженное чувство освобождения и свежей, новенькой,  радости, как после затяжной и опасной болезни, гнало обоих на улицу.

– Нам ведь куда-то  в присутствие надо? –  вдруг напомнил  Чемодуров.

– Только не сегодня! – решительно заявил Волков. –  Сегодня праздник – истинно праздник свободы.   Ни службы, ни  тюрьмы, ни бегства.  Представьте себе,  друг мой Терентий Иванович,  я только сейчас,  вот в настоящую минуту  осознал, что такое свобода! –  воскликнул Волков, и  глаза у него заблестели.  –  За всю мою жизнь  – первый по-настоящему свободный день! А у вас?

–  Очень уж я уставши, Алексей Андреевич,  – поёжился Чемодуров.   –  Ничего не хочу. Берите себе эту свободу, сколько унесёте. Мне бы покой, тишину и – в Тамбовскую. Никакая свобода мне покоя не даст. Шуму от неё больно много.

–  Какой вы, однако, стали философ! –   удивился Волков.  – Ну, пойдемте же, не сидеть же нам здесь камнем.

 

День был солнечный, небо синее и прозрачно-чистое. Холодный, от реки, ветер продувал город насквозь, однако, не раздражал. Бодрил, действительно, по-праздничному. Волновал, словно обещал, что всё лучшее  –  впереди и очень скоро, уже в этот день.

Не зря Чемодуров заметил насчет свободы и шума. Сегодня город шумел – был гораздо  оживленнее, чем вчера и даже еще  во дни большевиков. На столбах и везде над воротами домов  развевались и  трещали на ветру  праздничные флаги  –  трехцветные  дореволюционные, красные революционные (их потребовали вывесить местные эсеры), бело-зеленые сепаратистские сибирские, а также доселе  неизвестные красно-белые,  похожие  на флаг  Австро-Венгрии, но только без имперских корон,  вместо них сложная эмблема посередине. Быстро сшили.

Носились по улицам туда и обратно моторы с открытым верхом, шоффэры в  кожаных черных куртках и в очках-консервах куда-то мрачно-внимательно  везли,   в основном, офицеров – русских армейских и казачьих, а также австрийских без знаков  принадлежности  к государству, но  с красно-белыми  ленточками на фуражках и на  правых рукавах френчей.  Чехословацкие легионеры –  так они теперь себя отличают.

Посередине Вознесенского проспекта  маршировал, ровно печатая шаг, отряд юнкеров, на плечах  – легкие  японские винтовки «арисака». По тротуару  шел их командир, прапорщик, и звонко-весело командовал:

– Левой! Левой! Глядеть веселей!

Волков полагал, что его отныне  трудно чем-либо удивить.  И все же странное чувство недоумения и  беспокойства возникло у него при взгляде на лица юнкеров. Детские, свежие, округлые,  без четко выступающих лицевых косточек, которые проступят скоро – в очень близкой  юности. Но глаза  уже не детские,  с жестким прищуром. Каждый юнкер смотрит уже  на всех вокруг сквозь прицел винтовки. И готов вполне по-взрослому убивать, на кого укажет командир. И в то же время  –  дети, мальчишки. Им обручи гонять с палками по улицам  или в казаки-разбойники играть, а не живых людей убивать. Пусть даже большевиков с эсерами. Первое же убийство, по приказу, значит, законное, изуродует  будущую жизнь, но прежде  раздавит душу.

Проскакал на рысях казачий полуэскадрон  – алые лампасы Сибирского казачьего войска. Всадники, как один, молодцы,  глядят орлами. Чубы курчавятся из-под черных лаковых козырьков круглых фуражек. По царскому уставу – нарушение дисциплины, но царя нет. Так что и казачкам можно немного свободы – чубы повыпускать. Зато лошади у них все сытые, начищенные, блестят зеркально на солнце, даже  глаза слепят. Желто-коричневые  драгунские седла несношены – жесткие, звонко скрипят. Но и исконно казачьи, на подушках, тоже у многих имеются.  Подковы у лошадей тоже новенькие,  на высоких шипах – звонко гремят по мостовой и выбивают из булыжника желтые и белые искры. Среди всадников не только светлые и круглоглазые русские лица. Половина явно из коренных, из бурятов,  –  узкоглазые, смуглые, чубы черные и   гладкие. Но тоже – орлы, тоже глядят молодцами. Разве против таких устоит  даже сам товарищ Троцкий со всеми его латышами и китайцами?

Навстречу казакам тоже посередине мостовой  браво шагает, хоть не так четко, как юнкера, полурота бывших австрийских солдат – теперь они чехословаки, воины бравого чехословацкого легиона. По команде эскадронного, казаки  расступаются и пропускают легионеров –  товарищей по оружию.

Чехословацкие  товарищи обуты в самые лучшие в мире русские офицерские сапоги – длинные, яловые. Прочные, мягкие и легкие. На многих шпоры – дзинь-дзинь! Военная форма, вражеская ещё недавно, сегодня радует обывателя. Вместо кайзеровских кокард на фуражках уже знакомые красно-белые ленточки. Такие же и на тусклых желто-серых медных касках с круглым верхом, вроде парикмахерских лоханок для бритья. И на рукавах тоже двойные ленточки – пришиты внутри треугольников,  где указаны род войск и номера полков. Солдатики славные, хоть держатся не по уставу –  переговариваются,  хохочут,   даже курят в строю, харкают и  плюют на мостовую. Некоторые  открыто, не стесняясь,  несут плоские фляжки и время от времени на ходу к ним прикладываются.

Публика с тротуаров радостно и чуть припадочно приветствует чехословаков. Дамы кричат что-то тонко и приятно и в восторге бросают прямо на головы легионерам цветы. Легионеры хохочут,  кричат дамам в ответ что-то солдатское и, похоже,  не очень приличное, потому как сами тут же гогочут над своими шутками, чуть не падая на мостовую. Дамы, кто поближе, краснеют и, давясь,  хихикают. Наверное, улавливают все-таки смысл славянского языка, хоть и не очень близкого.

Но всё это мелочи. Пусть чехословаки измяты, ненаглажены, пуговицы на гимнастерках болтаются или вообще оторваны, а сами солдаты небритые, много подвыпивших и даже  пьяных. И все же – вроде как свои. Уже почти родные. Почему бы им не выпить ради такого дня? Пусть кто угодно шагает по Екатеринбургу, хоть дети Сатаны, только бы не большевики!

Поэтому и  юные барышни, и дамы постарше, даже те, кто с кавалерами, не обижаются, а  улыбаются в ответ радостно, и смеются, и тоненько выкрикивают «ура!»  Одна  гимназисточка забросала легионеров фиалками, вынимая  из своего букетика по одному цветку. Легионеры ловко хватали фиалки –  ни одна на землю не упала. Кто совал цветок себе за ухо, кто под погон, кто в зубы.  А строевая дисциплина – смешной вопрос:  такая она нынче у славных легионеров (а название-то какое мощное, героическое, культурное – Древний Рим! Да?).

Штабний шикователь[2] дает команду: легионеры дружно, с воодушевлением запевают (у некоторых даже слёзы выступают на глазах, и понятно, почему):

 

                                        Kde domov můj,
                                                    kde domov můj?
                                                    Voda hučí po lučinách,
                                                    bory šumí po skalinách,
                                                    v sadě skví se jara květ,
                                                    zemský ráj to na pohled!
                                                   A to je ta krásná země,
                                                   země česká domov můj,
                                                   země česká domov můj![3]

 

– Ах, ах! Как трогательно, как волнительно! –  щебечут дамы и подносят к глазам носовые платочки. – Какие нежные патриоты! Не то что наши…

А вот отряд  русских солдат, шагающий сразу за легионерами, Волкова  не обрадовал. Идут более-менее стройно, но лихости и открытой, смелой решимости, любви к своей армии, гордости за нее что-то не видать. А когда Волков рассмотрел,  во что одеты  и обуты воины  только что рожденной Народной Сибирской армии,  и вовсе загрустил.  Дай Бог, только треть  в сапогах. Остальные кто как –  в войлочных не по сезону  ботах,  в лаптях  и даже   в резиновых галошах, привязанных к ногам веревками. Среди гимнастерок  – сильно ношеных,  с фронта,  и выгоревших добела  – крестьянские сатиновые рубахи в белый горошек, армяки, кацавейки какие-то бабьи. И каждый второй без винтовки. Эти несут на плечах белые, еще влажные,  сосновые палки  – точно, как в начале войны с германцем, когда отцы-командиры приказывали солдатам добывать  винтовки у врага. Каждого третьего бросали в бой под кинжальный огонь врага безоружным. Позже царь стал покупать за русское золото оружие  у англичан и американцев, чтобы с этим, очень недешевым оружием русские воевали и погибали за чужие интересы – за прибыли тех же оружейных продавцов.[4]

– Армия?  В самом деле, это идёт армия? –  удивлённо спрашивал Чемодуров, склоняя голову, словно ворон  на заборе.   –  Белая?  Наша?  Или пленные большевики? – и сам себе  отвечал,  уверенный.  –  Большевики пленные, кто ещё.

– Пленных никто  не  вооружает. Даже палками,  –  резонно заметил Волков. – И на смотр-парады не выводит. Новобранцы – и слепому видно. Но еще не вечер:  верю, что союзники оденут и обуют и вооружат белую армию. И мясных консервов подвезут.

– Оденут? – переспросил Чемодуров. –  Всех оденут? На всех хватит?

– Гляньте-ка еще раз, драгоценный Терентий Иванович, на мои замечательные галифе,  –  предложил Волков. – Французские, кстати.

– Исключительно превосходные, –  согласился Чемодуров. –  Антанта, стало быть.  привезла из-за моря.

– Купил я их  вчера на барахолке. Помните?

– Купили. И что?

– А то, что штаны, безусловно, краденые. Следовательно,  имеется что украсть, и вору не страшно.  Значит, таких складов  уже немало. Так что наша армия без портков не останется.

Чемодуров долго размышлял над ответом, даже  пощупал на ходу суконную выпирающую вбок складку  замечательных кавалерийских брюк с кожаным задом, носящих имя генерала Галифе, самого кровавого усмирителя Парижской коммуны. Но сказать ничего не успел, потому что Волков неожиданно остановился у витрины фотопавильона.

Шустрый фотограф успел выставить на продажу карточки нового начальства.  Скользнув взглядом по большим фото командующего  сводными войсками полковника Войцеховского и военного коменданта  города  полковника Жереховского, Волков остановился  на портрете типичного приказчика из галантерейной лавки или, скорее, провинциального парикмахера из тех, кто не скрывает большого и ревнивого уважения к себе самому. Волосы сильно прилизаны, похоже, яичным белком  или  деревянным маслом, которое для того же используют церковные дьячки. Коротенькие, новомодные усишки –  черной квадратной заплаткой под носом. Глаза круглые,  стеклянные – вот-вот выскочат.

Самое интересное,  на парикмахере – мундир русского генерала. Подпись под фотокарточкой сообщала: «Его превосходительство генерал  Радола Гайда, командир чехословацкого легиона, спаситель Сибири и России».  Чем больше Волков вглядывался  в портрет спасителя, тем больше ощущал, как в нем  медленно  поднимается  чувство неясной тревоги.

С чего бы это? Да, освободитель. Спаситель,  чей легион легко  уничтожил  всю советскую власть  на огромной территории России – от Самары до  Владивостока,  вдоль Транссибирской  железнодорожной магистрали, самой большой в мире. Бывший камердинер императрицы пытался понять  и не мог, что же его  беспокоит и почему. Но интуиция подсказывала: радости от спасителя с такой физиономией будет немного.

Рядом большая карточка (матовая, в благородном коричневом тоне)  круглолицего,  сытого и довольного,  как кот, полковника.  Усы у него тоже были квадратной нашлепкой. Грудь и живот до самого низа – сплошь  в   орденах и медалях, еле помещаются. Волков насчитал  семь огромных, как чайные блюдца, восьмиконечных звезд незнакомых орденов и семь крестов и медалей. И еще поперек  груди  –  орденская муаровая лента, похожая на царскую «Святую Анну» или «Андрея Первозванного». Цвет не отгадать – пурпурный анненский или голубой андреевский. Подписано: «Полковник Ян Сыровой, заместитель командующего чехословацкого легиона».

У полковника, как у известного пирата капитана Кидда, имелся только левый глаз, а пустой правый закрыт черным кружком на шнурке. Фотограф у Сырового явно малый опытный и сфотографировал чехословацкого пирата так, что повязку на глазу сразу не разглядеть.

Рядом  с портретом полковника висела почему-то одна пустая  рамка. Но с подписью: «Капитан Йозеф Зайчек, начальник контрразведки  чехословацкого легиона». Похоже, карточку поначалу  выставили, а потом срочно извлекли, а надпись на паспарту осталась.

– Конечно, –  тоном  бывалого произнес Волков.  –  Коменданта обыватель должен знать. А вот физиономию  начальника контрразведки предъявлять всем  подряд, конечно,  не следует.  Как вы считаете,  дорогой Терентий Иванович?

–  Считаю… Считаю, как и вы.  Вы  на  военное службе побывали, всё знаете, а мне вот  не пришлось.

Словно в подтверждение слов Волкова, черная занавеска фотовитрины  внутри отодвинулась, показалась белая женская рука с обручальным кольцом и цапнула пустую рамку. Занавеска стала на место.

Совсем рядом, прямо в  уши  заревел мощный мотор. Мимо проехал огромный, как буйвол, десятиместный паккард.  На втором диване, за водителем, словно трефовый валет,  сиял тот самый спаситель с витрины. На нем был тот же  генеральский  мундир,  но теперь с  аксельбантами царского флигель-адъютанта. В правом глазу генерала Гайды сверкал монокль, отбрасывая солнечный зайчик.

–   Смотрите-ка, –  удивился  Чемодуров. –  Монарха у нас уже больше года как  нет, а придворный чин –  вот он. Восстановили, значит.  Интересные времена  наступают, в самом деле. Может, и царя вернут… А?

Волков не ответил. Он с интересом смотрел, как за автомобилем, в голубом чаду, легкой рысью следовала шестерка сопровождения – всадники в  необычной форме: ярко-красные атласные шаровары, высокие русские сапоги  со шпорами, черные кавказские черкески с серебряными газырями. На головах белые  мохнатые бараньи шапки украшены зелено-черными петушиными перьями. На черных рукавах  всадников Волков сумел разглядеть  алые буквы кириллицей: «БНБИГГ».

–  Что же это за войска?  –   спросил озадаченно. –  Клоуны какие-то.

Чемодуров качнул головой.

–  Туземная дивизия, однако! –   внушительно поправил он. – Дикая, из кавказцев. Которой его  высочество Михаил Александрович был начальником.

– А вот и ошибаетесь, господа, –  послышался рядом чей-то голос.

Господин с небольшой ухоженной бородкой, в потертом, но  аккуратном  сюртуке, в котелке, с докторским саквояжем в руке, усмехаясь, тоже глядел вслед кавалькады.

–  Кто же они? –  спросил Волков.

Лицо господина показалось ему знакомым.

–  Преторианцы. Самые что ни есть. Личная гвардия.

–  У генерала  Гайды – своя гвардия? –   удивился  Волков. –   Как у главы государства? Так он, стало быть, президент Чехословакии? Или папа римский?

– Президент у них уже есть, союзники назначили. 

– Простите, сударь,  –  сказал Волков, чуть поклонившись. – Нам не приходилось с вами раньше встречаться?

Сударь ответить не успел –  к нему с воплем бросился на шею Чемодуров.

– Владимир Николаевич! Владимир Николаевич, отец родной!

– О, и Терентий Иванович! –  произнес  господин, ловко отстраняясь от объятия.  –  Как же хорошо, что вы живы! Не узнал вас сразу, простите.  И вас тоже не сразу,  –  сказал он Волкову,  приподнимая котелок.  –   Ведь Алексей Андреевич, верно?

Теперь и  Волков вспомнил. Перед ними был доктор  Деревенько, второй после Боткина лейб-лекарь  царской семьи. При большевиках  он пользовался в Екатеринбурге удивительной свободой. Чекисты пропускали  его в ипатьевский особняк в любое время и без ограничений. Доктор приносил письма Романовым и забирал от них, рассказывал новости, лечил заболевших,  даже среди охранников. Даже  сумел добиться  разрешения, чтобы   Романовым доставляли продукты  монахини из хозяйства местного женского монастыря. Подозревали, что доктор Деревенько стал агентом чрезвычайки. Иначе не объяснить его льготы. Но доказательств тому ни у кого не было. Да никто их и не искал.

– Наслышан, наслышан  о вашем мужестве,  –  сказал Деревенько.   –  Все вами восхищаются.  И я –  первый.

– Да не так уж... –  смутился Волков. –   Просто немного везения...  А как вы ? И что нас всех ждет впереди, как вы думаете?

–  Так ведь в двух словах не скажешь... Пройдемся? Вы, собственно, куда-то определенно  направляетесь?

– Просто гуляем с Терентием Ивановичем, отдыхаем. Никаких дел, никакой службы. Счастье-то!

И Волков широко развел руками, словно хотел обнять и доктора Деревенько, и Чемодурова, и солнце, и синее небо, и холодный осенний ветер, и собственную тень.

– Мне в комендатуру, –   сказал Деревенько. – Полагаю, вам тоже надо бы туда. Да и всё равно вызовут.

–  Безусловно,  с новой властью следует познакомиться. А почему вы считаете, что меня там ждут?

– Ждут всех, кто имел отношение к Романовым. При комендатуре создана следственная комиссия  –  расследовать убийство  царской семьи. Следователя официального пока нет, но любители уже шевелятся, ищут доказательства, самостоятельно допрашивают свидетелей, а права такого не имеют. Вот я  как раз иду по их вызову, уже третий раз за последние два дня.

– Зачем вы такое говорите, Владимир Николаевич? – неожиданно воскликнул  дрожащим голосом, и с близкими  слезами, Чемодуров.  –  Неправда же всё! Кого там ещё убивали? Уже который день клеветы слушаю...  Жив государь на самом деле!   И государыня тоже здорова, и девочки, и  цесаревич.

– Вам-то откуда такое известно?  –   удивился Деревенько.

–  От надежных, очень надежных людей –  от  военных, от офицеров. А ведь вы должны знать, кто такие страсти говорит и зачем клеветы разносит!

Доктор Деревенько коротко  глянул на Волкова. Тот слегка пожал плечами.

– Для какой же такой цели мне разносить клеветы,  дорогой Терентий Иванович?  –  с упреком спросил Деревенько.

– Так ведь и младенцу понятно, зачем! Только вы один будто не понимаете. Вот и Алексей Андреевич всё понимает, а вам-то невдомёк.

– Но, может быть, вы мне  разъясните? Не сочтите за труд.

– Такое нонче про расстрел говорят те, кто больше смерти  боится  возвращения государя  на трон. Вот они и пустились во все тяжкие, потому что знают: за все их злодейства придется  ответить  перед  государем-императором Николаем Александровичем лично. И сделайте милость, не говорите мне про следователей да со свидетелями!  Не ходите вы к ним.  И вы, Алексей Андреевич,  тоже не ходите, не помогайте  неправедному делу. Я вот не пойду. Даже если снова  в тюрьму засадят и снова расстреляют.

– А вот здесь позвольте не согласиться с вами, дорогой Терентий  Иванович! –   неожиданно  возразил Волков  –  а ведь Чемодуров считал его своим союзником! –   Именно потому, чтобы не распространялись клеветы, нам нужно участвовать в следствии. Надо рассказать все,  что знаем, а дальше правда дорогу найдет.

–  Найдет? –  вскричал Чемодуров. –  У этих правда, кто государя свергал? У бывших его генералов,  офицеров, у сановников, у великих князей, у клятвопреступников  церковных правду искать?  Они первые на всё пойдут,  на любое смертоубийство и обман, лишь бы трон не восстанавливать. А России без трона не быть. Вы, Владимир Николаевич, уж не обессудьте, но про вас всегда при дворе говорили, что вы либерал и скрытый революционер. Да,  так и говорили, только  государь не верил слухам  о вас и  государыня тоже. И я не верил. А теперь могу и поверить. Очень даже могу!  –  пригрозил Чемодуров и отвернулся.

Доктор  Деревенько  озабоченно покачал головой и  произнес  спокойно и даже  ласково – профессиональным  тоном психиатра:

–  Видите ли, Терентий Иванович… Приказ о назначении расследовательской группы  издал комендант полковник Жереховский. Боевой офицер, фронтовик,  в революциях не участвовал, против монарха не бунтовал.  Начальником   группы  –  капитан Малиновский Дмитрий Аполлонович, тоже достойный офицер, верный монарху:  революцию февральскую он не признал, и Временному правительству присягать отказался. Оба уважаемые люди. А вы их в бунтовщики записали с кондачка.

– Все едино,  –  угрюмо заявил старик. – Никому не верю.

Неожиданно рассердился Волков.

– Да вы хоть понимаете, Терентий Иванович, в какое дурацкое положение вы себя сами  затолкали? Лично я вам теперь  не завидую и даже  беспокоюсь за вашу дальнейшую судьбу, а может, и за свободу.

– Ась?  Что у вас такое есть против меня?  – забеспокоился  Чемодуров.

– Если вы не доверяете белым, значит доверяете красным, –   заявил Волков. –  Иначе быть не может. И непременно найдутся такие, кто решит, что вы у красных в услужении были. А может, и остались. Им, шептунам, теперь совсем станет понятно, почему большевики вас не расстреляли. Чего ж своего-то шпиона  расстреливать?

– Кто  шпион? Я красный шпион? – в ужасе вскричал Чемодуров.

– Никто из разумных  людей на самом деле так о вас не думает! – успокоил старика Деревенько. – Алексей Андреевич только предполагает, и больше ничего. Но никому из нас не можно уклоняться от своего долга. Тем более что власть  – любая! – никогда никого не просит. Она только приказывает. А за неповиновение карает. Особенно, в военное время.

– Ну разве можно так про меня подумать? –   растерянно бормотал    Чемодуров. –   Так что же…  Придётся, видно, пойти… Только вы там  от меня не отходите. Вдруг скажу что не то или забуду…

–  Не волнуйтесь, никто вас не оставит.

Их путь в комендатуру шел  через железнодорожную станцию. Уже издалека было видно, что там кипит большая и слаженная работа. На путях стояли четыре товарных эшелона. С полсотни легионеров, словно стая гигантских муравьев в серо-зеленых мундирах, – четко, без разговоров и  лишних команд, без  перекуров  – загружали пустые вагоны. Теплушки принимали в свое чрево мебель  гарнитурами  – стильную, современную, и антикварную, бронзированную –  «буль» и «ампир» . Тащили сюда серо-зеленые муравьи также столы, по отдельности –   обеденные, кухонные, канцелярские. Волокли и дешевые венские стулья, табуретки,  даже крестьянские лавки. Несли связками меха – соболей, бобров, песцов, белок, лосиные и оленьи шкуры. Грузили ткани – штуками: сукно, ситец, сатин, шерсть, диагональ,  полотно, габардин, лён, шёлк, бумазею, даже тяжелые рулоны очень дорогого черного, синего и пурпурного бархата. Аккуратно и бережно закатывали на бревнах и размещали в теплушках вдоль стен и там закрепляли токарные и фрезерные станки, ящики с медными, чугунными и железными чушками. Катили зеленые и белые металлические бочки с керосином и бензином. Укладывали разобранные по частям  мотоциклы, автомобили – в разборе пустые кузова, моторы, колёса и шасси,  целиком велосипеды и зачем-то старые,  для выезда, кареты с гербами на лаковых поцарапанных дверцах с выбитыми стеклами. Паковали стеклянную, фарфоровую и даже хрустальную посуду в деревянные ящики, набивая их соломой. Горшками несли фикусы, герань, кактусы…

– Вот настоящие работники!  –   восхитился Волков. – Красота! Даже просто наблюдать за ними – удовольствие. Когда же русский человек научится работать нормально, по-европейски красиво и с умом? Да эти легионеры, кабы взялись,  самому Хеопсу пирамиду за неделю спроворили бы! Как вы считаете, Терентий Иванович?

Деревенько хмыкнул в бороду, а Чемодуров внимательно задумался. Потом поднял глаза на Волкова:

–   А сей… Сей господин Хеопсов –  он по какому ведомству числился?

–   По какому ведомству? –  хохотнул Волков. – Да по фараонскому –  по какому ещё! Не знали?

–  По фараонской… По охранительной, значит, части. Стало быть,  Департамент полиции. Слыхал, как же. У Столыпина такой служил, когда Петр Аркадьевич еще министром внутренних дел трудился.

–  Потрясающе!  – воскликнул Волков. – Я и не подозревал, что Хеопс непосредственно Столыпину подчинялся и жалованье у него получал. Какой же вы, Терентий Иванович,  у нас драгоценный кладезь знаний!  Вот так, –   обратился он к Деревенько. –  Живешь рядом с человеком, с давним и хорошим сослуживцем, многие годы, каждый день его видишь. И не подозреваешь, какая выдающаяся персона подле тебя!

–   Ну уж нет, –   смутился Чемодуров. –   Вы, дорогой Алексей Андреевич…  не по заслугам меня возносите. Кто ж про того Хеопсова не слышал? Люди много чего говорят. И я слышал, что есть такой. А кто он  и как государю служил, не интересовался. Сам-то я   старался на своем месте, как мог, и до всего другого мне дела не было.

Неожиданно на погрузке возник галдеж, послышались крики, разбойничий свист. Затем  грохот, треск… И – мощный струнный взрыв, словно кто-то ударил кулаком по струнам гигантской арфы.

Все трое вздрогнули и обернулись туда, где хорошо организованные и красиво работающие легионеры только что  пытались затолкать в теплушку роскошный белый рояль, сверкающий на солнце, как рафинадный сахар на отломе.  Запихивали рояль целиком, не сняв ножек и педалей. И после особенно красивого  и мощного толчка у рояля оторвалась перламутровая крышка. Грузчики потеряли баланс, рояль медленно повернулся набок и рухнул на рельсы. И внизу, издав струнный вопль, развалился на три части.

– Ну что за бестолковщина? Полные идиоты! – возмутился Волков. – Кто же так грузит? Руки им оторвать, работничкам европейским!

На крики прибежал офицер, долго всматривался вниз, потом махнул рукой. Несколько легионеров с топорами соскочили на рельсы. Застучали топоры,  и через несколько секунд красивой работы от рояля остались мелкие щепки и ворох перепутанных струн.

–  Ну, –  повернулся Волков к Чемодурову. –  Видели когда-нибудь подобных обезьян косоруких?

– Да уж… Инструмент дорогой  – от Якоба Беккера, поставщика двора, –   вздохнул Чемодуров. –  Кому-то очень много заплатить за него придется.

– Заплатить? – язвительно отозвался Деревенько. – С чего вы взяли, что кто-то будет за инструмент платить?

–   Как же иначе?

–  Да очень просто. Рояль  чехи просто отобрали. Хорошо, если бывшего хозяина в живых оставили.

–   Да что вы такое говорите? Про кого вы? – изумленно воскликнул Волков. 

–   Про них, про союзников. Про спасителей наших.

–   И что спасители?..

–  Всё это добро, – Деревенько обвёл рукой вокруг. –  Всё, что славный легион грузит в свои бесконечные эшелоны, просто награблено. Самым вульгарным образом.

–  А власть? Полиция или что там сейчас… комендатура? Неужели  никто им ни слова?

–   Может, кто-то где-то кому-то слово и говорит. Но так, чтоб не огорчать спасителей. У них на эту тему разговор короткий. Со всеми. Невзирая на лица и чины.

– И люди мирятся?

– Возмущаются, скрипят зубами – только тихо и чтоб чехи не слышали. А как бы вы повели себя? Если чехам что-то приглянётся, они задают хозяину простой вопрос: «Мы спасли вас от большевиков. Вы довольны?»  А теперь попробуйте сказать «нет». А если «да», то что – вам рояля какого-то жалко за спасение вашей жизни и свободы?

–   Ну? –  обратился Волков к Чемодурову. – Что я вам вчера говорил про всех этих союзников! Вот оно – доказательство! Да будь моя власть, я повесил бы  каждого чеха, у кого нашел бы хоть краденый гвоздь.

–   Не будет у вас власти. Никогда не будет, так  что не расстраивайтесь, – успокоил его Деревенько.

Они продолжали наблюдать за погрузкой молча –  Волков с растущей злостью, Деревенько и  Чемодуров равнодушно. Быстро и безостановочно, словно по расписанию,  продолжали подкатывать  грузовики с плугами и боронами, сеялками и молотилками, цепами и косами. Стучали колёсами по деревянным сходням  подводы и ручные тачки с обувью, с кухонной посудой – фарфоровой и медной, с горами мужских костюмов  и женских платьев; овчинных тулупов, шалевых пальто на меху; шуб – волчьих, лисьих и медвежьих. Несли солдаты коробки с сапогами, шляпами, женскими и мужскими ботинками; перевязанные тюки овечьих и лошадиных шкур; упаковки старинных книг в кожаных переплетах, украшенных поделочными и драгоценными камнями; ящики с гвоздями – плотницкими и подковными; и снова –  комоды, бронзированная мебель...

Подъехали четыре грузовика, загруженные чем-то черным и сверкающим. Волков издалека понять не мог, пока один грузовик не остановился рядом. Оказалось, новенькие резиновые сапоги и галоши – горой навалены. От них еще шел свежий остро-фабричный запах.

–  А это что? –  недоумённо спросил Волков.

– Никогда не видели? Галоши, – сказал Чемодуров. – На сапоги надевать в непогоду.

– Что такое галоши, я знаю, хоть вы мне не поверите! – огрызнулся Волков. – Откуда у них? Да совсем новенькие.

–  Резиновая обувь с местных складов петербургской фабрики «Треугольник». Пользуется за границей большим спросом, –  сообщил Деревенько. – Третий день вывозят. Хозяева фабрики в Америке, здесь только управляющий. Каждый день хозяева шлют генералу Гайде телеграммы –   возмущаются, просят, умоляют прекратить грабёж, большие деньги обещают...

–   И что? –  угрюмо  спросил Чемодуров.

–   Так вот же ответ на их телеграммы, перед вами.

Грузовики и телеги прибывали непрерывно и всё чаще, чем полчаса назад. Ещё быстрее разгружались и отбывали за новым грузом.

–  Смотри-ка, смотри! –   воскликнул Волков,  пальцем указывая на двух чешских солдат: в  каждой руке они несли уложенные столбами  ночные горшки – фарфоровые, эмалированные и бронзовые с завитушками.

–   У них что там, в Европах, ночные вазы кончились? –   проворчал Чемодуров.

– Может быть, и кончились – из-за войны. А может, и совсем нет – чехословаки не в Австро-Венгрию возвращаются, – сказал Деревенько.

–   В Африку, что ль? Там, наверное, да: какие нужники с горшками среди слонов и тигров…

–   Еще раз, любезный Терентий Иванович, напомню: у них будет собственное  государство, новенькое, с иголочки. Антанта пообещала после победы.

–   И где то государство будет? В Африке? –  не унимался Чемодуров.

–   На кусках бывшей Австро-Венгрии, – терпеливо отвечал Деревенько..

–  Там пустыня разве? И ночных горшков и табуреток с галошами отродясь не было?

И сам ответил – рассудительно:

–  Бывал я в тех краях –  в Моравии, в Богемии. В Праге три месяца жил. Даже возвращаться домой не очень хотелось. Хорошо живут –   удобно, красиво, чисто. Хоть и земли мало, не как у нас –  за десять лет не обойти, а толку? Наши уездные города, и даже губернские,  хуже их самых захудалых деревень. Там почти везде водопровод, канализация. И никаких выгребных ям. В отхожих местах намыто, вода стекает, духами пахнет. Ни за что не догадаешься, что в нужник попал –   хоть гостей принимай. Зачем им ночные горшки?

–  От жадности. Хватают все подряд, –  сказал Деревенько. –   Как говорят в народе: «На дармовщину и уксус сладкий».

–   Ну их к дьяволу! –   разозлился Волков. –   Пойдемте отсюда, господа. Никогда  не видел столько ворья, такого наглого,  и  все в одной куче. И видеть не хочу.

По дороге Волков, когда  чуть поостыл, спросил доктора:

–  Вот, Владимир Николаевич, насчет преторианцев... Странно они выглядят. Скоморохи из бродячего театра.

– Театр тут, действительно, имеет место, –   согласился Деревенько. –   Но я не рекомендовал бы вам говорить такое в присутствии хоть одного легионера.

–   Зачем они так вырядились, клоуны?

–  Лучше всех сам  Гайда объяснил давеча генералу Сахарову. При мне, кстати, разъяснял, я свидетель.

И доктор рассказал о разговоре двух генералов.

Сахаров Константин Вячеславович, бывший командующий Румынским фронтом, как раз появился в Екатеринбурге. У комендатуры он долго рассматривал чешских ряженых и наконец спросил Гайду:

–  Что за часть эта, коллега? Какого рода войска?

–  То мой конвой, –  гордо отвечал Гайда.

–   Какая форма интересная! Сами придумали?

–  Та нет, то форма, генерал, исторична.

–  Из чехословацкой истории? Или австрийской? Или римской древней?

– Не австрийска – руська история. Всегда в Русии самые великие люди – император, великий князь Николай Николаевич –   имели такой коуказкий конвой. Когда мы с вами увийдем у Москву,  то и мне надо иметь такой конвой.

–   Как у русского императора?

–   А то ж… Или я хуже русского императора?

–   Затрудняюсь сказать. Может быть, и лучше, – сказал Сахаров.

–  Я тоже так думаю, –  согласился Гайда.

–  Так что же, – продолжал допытываться генерал Сахаров. –  Они у вас с Кавказа набраны, ваши коуказкие люди?

– Та не! Мы берем из своих, но шоб тип подходил до коуказкого. Долго искать пришлось.

– А буквы «БНБИГГ» что значат?

– Ти огненны букви  значут: огонь воинский у грудях  и «Бессмертный  непобедимый батальон имени генерала Гайды».

– Очень трогательно. Поздравляю вас, генерал. Главное, что бессмертный. Нам, мелким человечкам, и не мечтать…

 В те дни ни генерал Сахаров, ни доктор Деревенько, ни даже сам  Гайда и подозревать не могли, что пройдет совсем немного времени, и разукрашенный «коуказкий»  батальон  –  желая, видно, если не остаться бессмертным, то хотя бы не помереть преждевременно –  торжественно, развернутым конным строем,  под музыку собственного медного духового оркестра  дружно уйдет в плен к большевикам. И прекрасно будет воевать в составе Красной Армии.

 Но тогда, выслушав доктора, Волков только фыркнул:

– И это военный человек? Парикмахер с  вывеской «Иностранец Василий Федоров» – вот он кто!

Доктор Деревенько расхохотался:

–  Да  вы, я вижу, Гоголя не забыли!

–  Не хуже императора он  –  как же!   –  продолжал возмущаться Волков.

–  Знаете, что здесь самое интересное, Алексей Андреевич?  –  спросил доктор.  –   Ведь Гайда никакой не генерал, не офицер и даже не военный.  Вы правильно сказали: он, в самом деле, по профессии  провинциальный парикмахер. И зовут   его в действительности Рудольф Гайдль. Немец он по происхождению, но выдает себя за славянина.  Немцем он никогда не оказался бы  в этом легионе, тем более не стал бы его командиром, а уж генералом  – никогда.

– И он надеется, что его солдаты никогда не узнают, откуда он вырос?  –  удивился Волков.

–  Очевидно, надеется.  Но когда-нибудь узнают. Интересно бы посмотреть, как с ним поступят его боевые соратники.

– Плевать на генерала-цирюльника!  –  заявил Волков.  –  Пошел он к дьяволу, у нас и без него  забот полно.

И, подумав, добавил:

–  А вот кто ему чин генеральский  дал  –  это интересно бы узнать.

– И мне тоже интересно,   –  отметил доктор.

Тут подал голос Чемодуров:

– А что, Владимир Николаевич, вы можете мне объяснить? –  спросил он. –   Только и слышишь со всех сторон –   чехи, чехи, и опять чехи. С какого неба они вообще на нас упали? И при какой погоде?

Доктор Деревенько достал карманные часы, нажал кнопку. Брегет прозвонил  два раза.

– Часа полтора времени есть – как раз, чтобы застать коменданта Жереховского. Но ведь вы тоже зайдете туда? Или я ошибаюсь?

– Нет, не ошибаетесь! –  заявил Волков.  – Сначала не хотелось, но теперь пойдем.

– Тогда по дороге расскажу.

 –  Я не знаю, кто дал Гайде генеральский чин, – продолжил доктор. – Причем, генерала именно русской армии, а не французской или  чехословацкой, пока несуществующей. Но сделать это могли только высокие российские чины из старой власти. А может, и новой. Может быть, недавно издохшее правительство Учкома, которое составили  бывшие делегаты Учредительного собрания, эсеры, в основном. Или министры  теперешней Директории, которой тоже недолго осталось. А может, еще раньше сам Керенский возвысил цирюльника, с него могло статься. Но не это суть важно. Анамнез у легиона вкратце такой.

 После брусиловского  карпатского наступления, хоть и совершенно бесполезного,  чехи и словаки стали  сдаваться нам в плен сотнями и даже тысячами. Перебегали  с криками: «Братушки! Мы тоже славяне! Не стреляйте!» Интересно: когда австрийцы наступали, чехи не считали русских братушками и  воевали против нас наравне со своими согражданами, австрийцами и венграми. Хорошо воевали,  беспощадно. А стоило нам слегка атаковать, сразу проснулась у  братушек историческая память. Сдавались, кстати,  охотно не только чехи и словаки. Венгры, поляки, сербы тоже – пачками. Скоро их стало некуда девать, набралось «братушек» больше миллиона. И тогда великому князю Николаю Николаевичу пришла в голову идея сформировать из пленных национальные части добровольцев и отправить на фронт – воевать на нашей стороне против бывших своих. Как раз тогда немцы предприняли хитрый ход: объявили, что после войны подарят полякам возрожденную и суверенную Польшу. А чтобы это произошло скоро, призвали всех поляков, особенно, подданных Российской империи, переходить к немцам с оружием и воевать за свое светлое будущее. И довольно много поляков к немцам побежало.

– Вот так всегда с ними, с поляками! – заявил Волков.

Доктор оставил реплику без внимания.

– В ответ Россия  пообещала чехам  и словакам  собственное независимое государство. Если те заслужат на фронте…  Минутку! –  попросил доктор

Он остановился, достал из лоснящегося саквояжа, коричневой бегемотовой кожи,  трубку, набил ее табаком и пустил верх густое облако сладко-душистого дыма.

–  Да можно ли их считать славянами –  чехов и словаков? –   спросил Волков.–   Онемечились, окатоличились за тысячу лет...

– Какие ни есть, набралось много. Сначала были созданы дружины из добровольцев,  потом корпус. Тем временем страны Антанты вместе с Россией официально провозгласили создание Чехословакии и пообещали гарантии. И даже назначили чехам и словакам президента – фамилией Масарик. Американский подданный, кадетской ориентации, но не пустой болтун, как наш   Милюков. Таким образом,  чехословацкий корпус,  позже переформированный в легион, получил государственный статус. Но, как и следовало ожидать, легион Антанта предназначила не для помощи России на Восточном фронте. Нет, их официально включили в состав французских войск. И воевать они должны на Западном фронте в одном строю с  французами против австро-германцев.

–  Вот и я о том же! – возмутился Волков. –   Россия их приняла, в бане  вымыла, накормила, одела, обула, вооружила... А как воевать  –  так не за нас. Пусть русская кровь и дальше бесплатно льется на пользу Европы. Всё как всегда!

– Алексей Андреевич, что я слышу? –   удивился доктор. –   Да вы никак националистом стали?  Какой же партии вы теперь, если не секрет?

– А почему бы мне  и не быть националистом? – вызывающе осведомился Волков. –  Мне русские, знаете,  ближе французов. И дороже. И даже дороже чехословаков с поляками. И вообще, я всегда состоял только в одной партии – в партии душевноздоровых людей.

–  Итак, легион создан,  вооружён, но на фронт не торопится. А тут наша катастрофа –  отречение царя, февральский переворот, новые правители – кадеты и эсеры с меньшевиками – уничтожают всяческую власть и армию, разваливают Россию на отдельные «государства»…  Армии нет – Керенский создает женский батальон. Но и женщины ему не помогли, октябрьский переворот стал неизбежен. А за ним Брестский мир. Так  Германия и Австрия перестали быть врагами советскому правительству.

И что делать  с легионом? Немцы потребовали его разоружить и расформировать. Но Ленин и Троцкий не торопились. Сначала они через посредников попытались договориться с Антантой таким образом: большевики выходят из Брестского мира, отправляют легион на наш Восточный фронт открыть боевые действия  против немцев,  Антанта активизирует Западный фронт и держит немцев и австрийцев в напряжении, пока большевики восстановят армию. Но Антанта на это не пошла. У союзников возникли другие соображения. И окончательно было решено, что легион отправится  всё же в Западную Европу – через всю Россию, через Америку, через два океана.

Немцам, конечно,  такое не понравилось, и они вполне обоснованно назвали вывод чехословацкого легиона недружественным и даже враждебным шагом со стороны правительства большевиков. И потребовали легион раскассировать. Но, по-видимому, большевики решили, что Германия всё равно идет к своему концу. Кто же испугается полудохлой собаки? И отказали немцам. Но  чехам велели сдать обратно большую часть оружия, оставив себе лишь необходимое для самообороны.  Чехи согласились. Даже договор с красными подписали. Погрузились в эшелоны, начали движение на Восток.

И тут обнаружилось, что  оружие они сдавать и  не думают, да  и не собирались. Так и заявили: оружие не сдадим. А если  Троцкому сильно надо, пусть придет сам и попробует у них оружие отобрать.

К тому времени выяснилось, что у них на вооружении  не только винтовки – манлихеры и наши мосинки.  Легионеры по дороге разграбили несколько наших войсковых складов и арсеналов. И теперь у них есть пулеметы, пушки, бронеавтомобили, бронепоезда и даже пароходы с артиллерией!

– Вот тут я скажу: молодцы чехи! – заявил Волков. – Правильно, Терентий Иванович? Согласны со мной?

Чемодуров пожевал задумчиво губами.

– Ой, не знаю, Алексей Андреевич, тут не просто, – озабоченно сказал он. – Ружья-то у чехов от кого? Кто им покупал?

– Кто, кто… Мы, то есть,  правительство – ещё то, дофевральское.

– Выходит,  на русские деньги ружья были справлены, а не на чешские?

– Определенно.

– Стало быть, чехи не хотят  вернуть чужое добро?  Тогда это разбой! –заявил Чемодуров. – Хозяин требует вернуть своё, а они не отдают. Разве не разбой?

Волков сначала озадаченно  уставился на старика. Потом расхохотался.

– Да, ведь так оно и выходит! Говорил же я, что вы, Терентий Иванович, у нас глубокий философ!

– Ах, да оставьте, – отмахнулся Чемодуров. – Вам бы только насмешничать. А я хочу дальше послушать Владимира Николаевича.

– И Троцкий объявил, что любой вооруженный чех на территории России объявляется вне закона.

– Ого! – заметил Волков. – Шутки кончились.

– Какие там шутки! Дело пошло очень  серьезное. Троцкий специально для всех трудящихся  и нетрудящихся в России пояснил: любого чеха, буде он с оружием,  можно прикончить на месте. И ничего убийце не будет, даже наградят.

Однако чехи  плевать  хотели на Ленина с Троцким и на все их угрозы. Объявить-то Троцкий объявил, а как сделать? Никто не смеет сегодня безнаказанно грозить легиону.

Впрочем, один такой смельчак нашелся, на вокзале Челябинска. Венгр какой-то, тоже из наших бывших военнопленных.

На вокзале в Челябинске  напротив чешского эшелона стоял венгерский. Какой-то венгерский дурак  бросил  шутки ради в вагон чехов гранату  – без запала, безвредную. Попал какому-то легионеру по голове. Не убил, конечно, только слегка оглушил. А может, это вовсе не венгр был, а кто-то из местных – никто не разбирался. Но чехи решили,  что все плохое может исходить только от венгров. Или от немцев. И доблестные легионеры открыли стрельбу по венгерскому поезду, десятка два венгров убили. Двух или трех назначили виновниками и тут же на вокзале повесили. Каково?

Но потрясенные Волков и Чемодуров молчали.

– Впечатление легионеры, как понимаете, произвели на обывателей Челябинска, вообще на всех, сильное.  Но не последнее. На другой станции, в Николаевске, продолжили впечатлять. Там местные власти встречали легионеров с музыкой. Медный духовой оркестр играл «Kde domov můj», потом что-то из Дворжака, Сметаны и Станица, потом чешские народные песни. Женщины дарили воинам цветы.  И тут кто-то из чехов обнаружил, что музыканты – сплошь немцы, тоже из военнопленных. Чехи возмутились.  Как посмели германцы осквернять  своими тевтонскими трубами чешскую музыку?

– И что – опять драка? – спросил Волков.

– Но они правильно музыку играли, не портили? – осведомился  Чемодуров.

– Не портили. Правильно играли. И чехи в драку не полезли сразу. Сначала предложили, чтобы немцы извинились.

– Ну вот! Цивилизованные культурные европейцы, – вставил Чемодуров. – А вы, Владимир Николаевич, вижу,  недовольны.

– Я-то доволен. Точнее, мне абсолютно всё равно. Только вот форма извинения, которую чехословаки предложили немцам, мне лично показалась несколько… скажем так, необычной.

– Так-так, чем же? – спросил Волков.

– Германцы должны отречься от своего германского происхождения и объявить себя немедленно, здесь и  сейчас чехами.

– Это как? – озадаченно спросил Волков.

– Вот и я о том же, – подхватил доктор. –  И немцы о том же. Попросили легионеров объяснить, как они могут немедленно стать чехами. Оказалось, очень просто: спеть на чешском языке «Kde domov můj». На свою беду, никто из немцев не мог произнести хоть одно чешское слово. За это легионеры устроили здесь же, на вокзале – на глазах у празднично одетой, веселой толпы – настоящую скотобойню: забили насмерть весь немецкий оркестр штыками и прикладами. Забрали музыкальные инструменты  – как же: медь, ценный металл, очень понадобится будущей  чехословацкой промышленности. Оставили на вокзале гору  окровавленных трупов, расселись по вагонам и продолжили свой героический анабазис.

–  Изверги! –   вырвалось у Волкова.

Чемодуров вздохнул тяжело и отвернулся.

Доктор ничего не сказал.  Он подошел к старой липе на аллее  и выколотил  свою трубку о ее ребристый ствол.

– Способен  господин Троцкий напугать этих ребятишек?   –   спросил он .

– Чего уж там гадать,  – махнул рукой Волков.

– Так что когда  Троцкий  объявил легионеров  вне закона, они даже плевать в его сторону не стали. У них  дела  поважнее –  как можно скорее вывезти за границу награбленное, пока за руку не схватили. Впрочем, кто их схватит? Сегодня легион – самая мощная, самая организованная  военная  сила на территории России. Ей никто противостоять не может – ни Троцкий, ни Деникин, не говоря уже об малороссийских недоносках и бандитах типа Махно или Петлюры. И потому чехи сейчас могут всё!

– То есть, как это всё?

– Именно так – всё. Свалить одно правительство, поставить в Кремль другое. Разрезать Россию на ломти, создать на них «независимые» феодальные уделы.

– Ну уж на «ломти», – протянул Волков. – Да еще феодальные…

– А вы порассуждайте. Для начала: чехи захватили почти весь железнодорожный парк Сибири. И, по сути, лишили нас всех нашей же  собственной железной дороги.   Их эшелоны  –  это  бесконечная лента длиной в семь тысяч километров от Самары  до Владивостока. Но,  Алексей Андреевич, если вы полагаете, что чехословацкий легион – это просто огромное количество поездов, вы глубоко ошибаетесь.

– Я пока ничего не полагаю, – возразил Волков. – Я слушаю вас  с огромным интересом. И Терентий Иванович – тоже одно сплошное любопытство.  Верно, гражданин-товарищ Чемодуров?

– Гусь свинье не товарищ!  –  обиделся Чемодуров.  –  Владимир Николаевич дело говорит, не мешайте ему.

– Прошу извинить покорнейше, молчу.

– Так вот, господа, мы наблюдаем  нечто, в человеческом обществе доселе небывалое. Захваченные чехами поезда  –  не просто большие сараи на колесах. Чехи, и тут они достойны восхищения, создали  в своих эшелонах, пусть временно, небольшую,  но самую настоящую цивилизацию! Они открыли в поездах  десятки и сотни   пошивочных и ремонтных мастерских,  столовые и даже трактиры. У них  бесперебойно действуют почта и телеграф.  В поездах, кроме  бильярдных и  небольших игровых  заведений, вы найдете даже вечерние казино с рулеткой, музыкой и танцами.  Имеются в поездах и свои госпитали,  а военные доктора заодно контролирует целый отряд проституток, потому что чехи организовали  десятки  борделей на колесах, офицерских и солдатских. Туда очень охотно подались  наши деревенские дуры – девки и бабы, в основном, солдатские вдовы.  Таких, кто остался без мужиков, очень много.  Да что там!  Чехи  открыли самый настоящий банк. Он так и называется «Легион-банк». Есть у них даже своя полиция,  точнее,  жандармерия. Не говорю уже о военной разведке, которой руководит сущий  варнак, настоящий зверь капитан Зайчек.

– Да, – задумчиво произнес Волков. –  Государство сочинили. Только что без земли. Государство на колесах.

–  И я бы точнее не сказал. Знаете, сколько у них эшелонов? Больше пятисот!  По пятнадцать-двадцать вагонов каждый. По вагону на двух легионеров. И что этому государству до жалкого тявканья Троцкого! Их  цель – порт Владивостока. А большой тоннаж Антанта им уже пообещала – полсотни грузовых пароходов будет, не меньше. Лишь бы поскорее загнать легионеров на фронт. Французам и англичанам надоело умирать  под австро-германскими снарядами и дохнуть от иприта.  Пусть теперь чехословаки подыхают. За свой же счет.

Боевые будни чехословацкого легиона.

ПО ПРОСПЕКТУ  снова  прорычал автомобиль с генералом Гайдой.  Теперь я рядом с ним, на заднем диване яркой красной кожи сидели два офицера.  Одного  Волков узнал сразу – одноглазого толстого кота, украшенного, словно рождественская елка, побрякушками. Слева от Гайды  сидел высокий костлявый капитан в мундире, но   без фуражки. Голый череп его сверкал на солнце, лицо, словно вырезанное из дерева, странно неподвижно,  глаза спрятаны  за черными  круглыми стеклами очков.

– Зайчек?  –   сразу догадался Волков.

– Он самый. Пример типичного садистическо-маниакального синдрома. Ему в сумасшедшем доме самое место. А он уже пыточную камеру устроил. И не где-нибудь, а в  особняке инженера Ипатьева.

–  Стыдно признаться,  но я его уже заранее боюсь,–  сказал  Волков, глядя вслед автомобилю, за которым  на рысях следовали «бессмертные коуказцы».

– Правильно. Такого зверя надо очень бояться и обходить десятой дорогой. Кто к нему попадает – правый ли, виноватый – выходит или искалеченным, или мертвым.

– Рассказываю дальше. Итак, первые чехословацкие поезда уже достигли Владивостока,  легионеры приготовились к погрузке на пароходы. Как вдруг генерал Жанен отдает приказ: погрузку остановить, движение эшелонов на Восток тоже.  И немедленно двинуться обратно, на запад, откуда прибыли.

– Этот Жанен...  француз? И он чехам приказывает?

– Француз –  Морис Жанен. Глава объединенной миссии союзников в Сибири и одновременно главнокомандующий чехословацким легионом. Легион, как я уже сказал, считается частью французских войск. Так что...

– Так что, получается, –  подхватил Волков, –  чехи открыли второй фронт против большевиков, а, значит, и против немцев именно с нашей стороны! С юга –  Деникин,  с востока –  Гайда. Прекрасно! Просто замечательная новость, Владимир Николаевич! Вот почему Гайда озабочен, в каком виде он появится в Москве. Да ради Бога,  лишь бы в Москве появился.

–  Именно,  –  согласился Деревенько.–    Есть, правда, одно любопытное обстоятельство...

– Ах, Владимир Николаевич!   –  воскликнул Волков. –   Любые обстоятельства  –  ничто, по сравнению с главным: Москва! Конец большевикам! А значит,  немцам с австрийцами конец. И  войне. Знаете,  –  он доверительно сказал доктору. –   Никогда я еще не чувствовал себя таким счастливым,  как сейчас.

– А вы бы не торопились, Алексей Андреевич, радоваться, –  неожиданно каркнул Чемодуров. –  Пустил заяц  лису в избушку погреться, да  сам  на улице и оказался.

–  Вечно вы со своей скорбью лезете! – вспыхнул Волков. –  По-вашему, ничему в жизни радоваться  нельзя: всё плохое было, плохое есть, плохое  всегда  будет.

–  Мне ничего не будет  и не надо,  –  насупился Чемодуров. –   Я своё пожил и своё видел. А вот как вы   чехословаков из России потом будете выгонять –   я бы хотел посмотреть.

– Сами уйдут, зачем их гнать.  Так, Владимир Николаевич?

– Уйти чехи, конечно, уйдут, им  свое государство обустраивать надо.  Только вот что они потребуют за победу над большевиками?

– А это, думаю,  целиком будет зависеть от того, какое у нас появится правительство, – заявил Волков. – Если, не приведи  Господи, снова кадеты,  вроде    размазни  князя Львова, болтуна  Милюкова  или  негодяя  Керенского...

– Поставят, кого захотят. И еще не факт, что после них от России что-либо останется. Разрубленная мясником туша  – вот что им нужно, а не единая сильная Россия, –   сказал доктор  Деревенько. – А противопоставить им и Антанте мы ничего не можем.

– Нужен диктатор! – заявил Волков. – Лучше самодержец, но сейчас  и диктатор  сгодится. Но только свой.

– Такой на примете уже есть, – с таинственным  видом сообщил Деревенько.

–  Кто же это?

Но  доктор только  усмехнулся.

– Ага! – заявил Волков.–  Значит, вы уже знаете! Значит, переворот готов, и Директории эсеровской конец.  Но кто на роль цезаря?

Чемодуров тоже вопросительно уставился на Деревенько, но доктор молчал, усмехаясь.

–  Знаю!  –  Волков хлопнул себя по лбу. –  В Директории один настоящий военный – адмирал Колчак. Опять-таки, фигура широко известная, его и за рубежами знают. Угадал?

– Угадали.

– Но это ведь хорошо!

– Колчака назначает диктатором не народ, не русская армия или русская политическая сила. Его в диктаторы тащит генерал Гайда при абсолютной поддержке союзников.

– Чем же вы недовольны?

– Подумайте сами: не только диктатору легче управлять страной, нежели парламенту. Но и диктатором манипулировать легче, чем парламентом или каким-либо правительством. А теперь угадайте с одного раза: чьи команды будет выполнять Колчак, если за ним только она сила – иностранная?  Казачки наши или отряды оборванцев, каких мы только что видели, никакой военной роли не сыграют. А самостоятельную сильную русскую армию никто Колчаку создать не даст. Ему назначена роль  марионетки. А настоящие кукловоды не особенно и прячутся.  Все их видят. Вон  карточки в фотопавильонах выставлены.

– Значит, в будущем… – начал Волков.

– Никакого будущего! – перебил его Деревенько. – Не тешьте себя иллюзиями. Вы взрослый человек. Царь довел Россию до февральской революции. Февральская революция развалила империю на части и тем призвала к власти большевиков. И я лично  не вижу на нашей, белой стороне,  которая способна страну собрать. Силы, прежде всего, массовой силы, а не диктатора или коуказкого конвоя.

Волков долго испытывающе смотрел на доктора.

– Так вот на кого вы намекаете, – сказал он, криво усмехаясь.

– На кого же? Сам не знаю – объясните, если не трудно, сделайте одолжение.

– Вы считаете, только большевики  способны восстановить Россию? – прищурился Волков.

Деревенько пожал плечами и сказал грустно:

– Не знаю… Но народ  идёт за ними, а не за нами. Хотя, конечно, не весь народ. Посмотрим! Все будет ясно очень скоро – в течение года, максимум двух. Если лапотная и трудовая Россия пойдет за большевиками – наша песня спета, увы. Но страна будет восстановлена – в другой, в чужой, стране народ наш жить не будет. Это он доказывал много раз за тысячу лет. Но ежели рабочие и крестьяне охотно и радостно пойдут  за Деникиным и Гайдой, за  Морисом Жаненом и за другими американскими, английскими, французскими и японскими новыми хозяевами страны, точнее, мародерами, вроде чехословацкого легиона...  И если согласятся русские, как идиоты,  снова сражаться и умирать по приказу иностранцев и опять же за иностранные  интересы, как это он делал последние три года, то, конечно… Скажите это любому уцелевшему инвалиду.   Трудами государя-императора и его верных слуг только что  на войне на наших глазах была  истреблена треть самого трудоспособного населения, выбит корень России. Теперь надо добить всех, кто еще остался и может трудиться, а не торговать или давать деньги в рост. Конечно, в таком случае  нас всех ждет необыкновенное будущее. Невиданное счастье. Невероятное, я бы сказал.

– Счастье холопов и рабов, – угрюмо произнес Волков. – Чехи только что на вокзале продемонстрировали, как будущее нам определено.

– Это вы так сказали, – усмехнулся Деревенько. –  И то же самое  большевики каждый день твердят. Я вас на эту мысль не наталкивал. Вы сами к ней пришли.

– Как же вам не стыдно, Владимир Николаевич! – вдруг обиделся Волков.

– Я позволил себе что-то неприличное?

– Не о том я. Такое настроение было счастливое, а вы в две секунды его сбили.

– Но позвольте,  Алексей Андреевич,  – запротестовал Деревенько. – Я только отвечал на ваши вопросы. А выводы вы сделали сами, исходя из статус-кво. К сожалению – подчеркиваю! – к сожалению, выводы верные.

– Именно – всего лишь отвечали на вопросы…  Но даже если победят большевики и соберут Россию, выгонят Жанена с  его Гайдой и всеми иностранными грабителями, все равно –  с Лениным и Троцким я лично  ужиться не смогу. Слишком мы разные. А вы?

– Боюсь, что и я, как вы… – начал доктор. И вдруг воскликнул: – Смотрите, что творится!

Он остановился около небольшой харчевни. Над ее дверью двое  рабочих приколачивали новую вывеску: «Русская чайная.  Знаменитые филипповские булочки прямо как из Москвы».

  – Московские, филипповские… –   растроганно произнес он. –   И как раз сегодня.  Неужели, правда? Хорошая примета. Зайдем, что ли, господа? Угощаю.